Жара, как это ей свойственно, настала внезапно. Просто в какой-то момент Андреа поняла, что дело не только в этом поселившемся в груди ощущении, будто оттуда выкачали весь воздух и запихали огромный, давящий на рёбра и забивающий все внутренности комок чего-то склизкого и неприятного. Нет, он, конечно, тоже был на месте (Андреа уже начинало казаться, что они с ним теперь друзья навек), но к этому прибавилась ещё и объективная реальность в виде блэкморского засушливого лета. Дышать было нечем, ну, кроме разве что забивавшего лёгкие и поры угля. Это, конечно, тоже больше из области внутренних ощущений, тем более сейчас, когда шахта не работает, но Андреа слишком сроднилась с этой метафорой, не раз выручавшей при ответе на вопрос «А чем тебе так не нравится в родном городе?», и расставаться с ней не хотела.

Сейчас же привычные образы и размышления о ерунде помогают отвлечься от муторной реальности. Той, в которой она застряла в городе, откуда так стремилась сбежать, в которой от дорогого человека осталась только мастерская и яркие, чуть сюрреалистичные, живые картины, каждую из которых приходилось отстаивать с боем. Андреа невесело хмыкает, вспомнив удивлённое выражение лица мужичка-оценщика, которому она пыталась доказать, что он завысил стоимость того портрета девочки с мыльными пузырями, бережно несущими в воздух парашютики одуванчиков и четырёхлистный клевер. Вообще-то Андреа действительно уверена, что основная ценность картин, особенно вроде этой, в хранимых ими воспоминаниях. Например, о том, как она бегала по заднему двору, заливая всё вокруг самостоятельно наведённой мыльной смесью.

Андреа трясёт головой, старательно избавляясь от всплывших из закромов памяти образов – даже от самых тёплых воспоминаний сейчас только хуже. Уж лучше продолжать злиться на бесчувственность сестры и кажется только разрастающуюся между ними яму взаимного непонимания, на кучу мелких дел, которые приходится решать каждый день, буквально поднимая себя за шкирку и заставляя этим заниматься, и при этом на безделье в глобальном смысле. На грёбаную жару, в конце концов, от которой мозг плавится, тело раскаляется и хочется снять с себя всё до последней нитки. Причём, останавливает скорее не перспектива штрафа за публичное обнажение, а осознание, что это ничем не поможет, ведь от пылающей кожи всё равно не удастся избавиться.

Да, злость определённо лучше. А ещё можно выпить, желательно чего-нибудь со льдом и градусами. Рациональная часть, конечно, пытается пищать что-то о том, что побег от реальности ничем не поможет, что она зачастила, что ещё слишком рано и вообще, алкоголь в жару явно входит в какой-нибудь топ самых хреновых идей. Но кому вообще эта рациональность сдалась, тем более что глаз натыкается на вывеску «У края Вселенной» с заветной припиской «бар». Название (в отличие от заведения, наверняка, открывшегося уже после её отъезда из города) кажется смутно знакомым, но на размышления, откуда, Андреа тоже не тратит время, направляясь прямиком к двери. И тут же натыкается на новый повод для злости, которую даже, если повезёт, будет на ком выместить.

— Да ты наверно шутишь, — бормочет девушка себе под нос, обращаясь неизвестно к кому, и, рывком сдёрнув с двери листок с криво нацарапанной на нём парой строчек, решительно заходит внутрь.

Бар выглядит… ну, как и положено выглядеть бару? Стойка с высокими стульями, несколько столов, какие-то плакаты на стенах, общая претензия на атмосферность. Андреа не слишком настроена оценивать интерьер, её куда больше интересует коренастая фигура, копошащаяся рядом с пивными кранами. Всё с той же решительностью только что придумавшего себе цель и идущего к ней человека, Андреа пересекает помещение бара и с громким хлопком выкладывает сорванное объявление на стойку.

— «Требуется секси барменша»? – озвучивает она написанное на листке, окидывая взглядом стоящего напротив человека, — Серьёзно, блин? – пивной живот, пышное гнездо кудрей, ещё более роскошная борода, оторопелая приветливость на круглом лице, — Ну, по крайней мере, это, — брезгливый взгляд на листок, — Слава богу, явно не работает, – хоть какой-то луч света в здешней угольной тьме.

«Что за хрень?» — это единственная связная мысль, которой получается пробиться сквозь совместный натиск духоты (надежды на кондиционированный воздух помещения обратились в скатывающиеся по затылку и дальше вдоль шеи капельки пота) и нелепого трёпа чувака за баром. Нет, вообще-то Андреа есть, что сказать, и с профессиональной, и с чисто женской точки зрения, но несуразный бородач обладает одним совершенно потрясающим свойством – обезоруживающей непосредственностью и искренностью, как-то вмиг успокаивающей полыхавшую совсем недавно злость. Даже в голову не может прийти начать сомневаться, что он действительно не видит ничего такого в восхищении классной девчонкой, выраженном в подчёркивании её сексуальности. Нет, вообще-то наивный идиотизм обычно не является для Андреа смягчающим обстоятельством, но сейчас желание вступать в бой притупляется. Ну правда, что можно объяснить про сексизм чуваку, который всерьёз апеллирует к Чипу и, мать его, Дейлу?

— Знаешь, уверена, Гаечка бы тебе что-нибудь закрутила за такие слова, Рокки, — неожиданно для самой себя почти весело хмыкает Андреа, прибегая к знакомым собеседнику образам, — Серьёзно, поменьше зацикливайся на внешности потенциальных работников, и будет тебе счастье, — и не будет судебного иска за дискриминацию, если кому-то в Блэкморе, конечно, такое вообще может прийти в голову, — А то вон какой отчаянный, на тебя наезжают, а ты работу предлагаешь, — всерьёз это предложение Андреа, конечно же, не воспринимает, хотя бы потому что вопрос собственного трудоустройства её сейчас беспокоит в последнюю очередь. Ну а для откровений с барменом о давно ли в городе и прочей непременно следующей за этим фигне она слишком трезва. Что напоминает о том, почему она вообще решила побывать на этом краю Вселенной. Риган как раз собирается сообщить об этом толстяку за баром, но тому до неё уже нет никакого дела, он очень занят, он суетится. «Нет, не Рокки», – вдруг приходит в голову. «Розовый кролик из рекламы батареек, ну точно». Андреа фыркает себе под нос, пытается всё-таки окликнуть-притормозить бармена, но тот как будто бы переключился в режим полного игнора реальности. И даже пальчиком потыкать, по плечу похлопать не получится – просто не поймаешь этот комок взбесившейся энергии. Как он вообще умудряется посетителей-то обслуживать? Впрочем, короткий взгляд на пустое помещение намекает на неутешительный для владельца бара ответ.

Свои следующие действия Риган может объяснить разве что тепловым ударом. Удобная, кстати, штука, эта ваша жара – можно отмазать любое неадекватное поведение. Например, то, что девушка зачем-то решает оказаться по другую сторону стойки, чтобы стать внезапным препятствием на пути её обитателя и заставить-таки его притормозить. По пути, правда, задевает плечом и чуть не роняет на пол бережно прикрытый полотенцем контейнер с водой, ругнувшись себе под нос, переставляет его на место – в кофемашину – от греха подальше. Но после всё-таки умудряется ухватить бородача за плечи (попутно накинув на одно из них бесхозное теперь полотенце):

— Стоп, не мельтеши, ты чего? – для пущего эффекта Андреа ещё щёлкает пальцами у него перед носом, для привлечения внимания. Вдруг мелькает мысль, а не вызвана ли резкая смена поведения какими-нибудь веществами, но выяснять это она уж точно не будет. Вместо этого девушка решает напомнить о недавнем предложении бармена. Нет, не неловкой попытке её схантить, а о том, которое напрямую связано с его работой, — Так что насчёт пива? – и, на всякий случай, добавляет, ткнув пальцем в сторону кранов, — Пиво – это там.

А ей, кажется, пора перестать наглеть и стоит дождаться освежающей влаги на своём месте – по ту сторону стойки.